Англия Новая Крепка старой верой: Защита – в молитве, У всех бед - запах серы. На всё Воля Господня, Кругом дыханье ангелов. Хотя козни бесов Куда осязаемей: Январский буран, Майская засуха, Паводок и чума, Ураган с проказою. Разрежет ночь январскую Надрывный детский плач: Булавкой детей мучает Нечистый бес-палач. Наполнены виденьями Сны салемских девиц: Является сам Сатана И им велит пасть ниц. Он ряжен лицами людей, Он вяжет путами речей, Он опьяняет душу ложью, И травит сворою чертей. Ломает тело детское - игрушку Сатаны, И проповедь отца святого Для них как визг пилы. Скажи, дитя! Кто мучает тебя?! Он ряжен лицами людей, Он вяжет путами речей, Он опьяняет душу ложью, И травит сворою чертей! И вот ползёт Волной смердящей По городу зловещий ропот: Кто станет ведьмой настоящей? Кто бродит по нечистым тропам? Хватают каждого, пытая, Кого укажет детский перст, Кровью полна чаша рыданий, И суд вершится, будто месть. Девятнадцать раз Ненасытную пасть Разевал люк эшафота, Так и не нажравшись всласть. Ожерелья петля Обвивает, лаская Шеи пастора и паствы; И молитва не спасает. Как жертвоприношение Сей Суд в защиту Бога. Из виселиц заплетена В священный Рай дорога. Миазмы страха правят В застенках палачами, Ведь Дьявол здесь, а не в аду - он вечно за плечами. И пленники за гранью боли В чертогах Рая себя видят, В разбитых клетках тел сознанье - Само себе освободитель. Но разум смог свой трон вернуть, Истерик пелена спадает: Невинных девятнадцать тел Вопящим ветром раскачает. Штандарт позора. Гимн гниенью. Черный язык не скажет слова, Молитвы сила под сомненьем, И Сатана ликует снова: Он ряжен лицами людей, Он вяжет путами речей, Он опьяняет душу ложью, И травит сворою чертей! Вглядись: увенчаны рогами И лжесвидетели, и судьи. Щербатой салемской тюрьмой Изжеваны десятки судеб, Ее фундамент – боль и страх, И пусть в веках давно истлели Решетки, и замки, и двери, И память скрыла все потери, Но в дальней камере, в цепях, Висит истерзанное тело… Скажи, дитя! Кто мучает тебя?! «…поиграем, сестра? Пусть охватит всех страх!» Иглы детской игры Пронзают взрослые сердца.

Рассвет в волнах своих купает Дом, полный тайн и загадок; В его утробе воцарился Свинцово-алый беспорядок. Повсюду кровь; следами пуль Усеяны тела и стены. Разум не сразу понимает всю Фантасмагоричность этой сцены. Дверь изнутри Истерзана ногтями. Багряный хаос. И в довесок Присыпано землей в подвале Еще одно тело - тело неизвестной. Головоломкою ложится На мраморный зеленый стол Нагая бледная девица. Разгадывать черед пришёл. Скальпель анатома острее, Чем бритва дряхлого Оккама. Раскрой секреты нам скорее, Исполненная тайны дама! Кожа твоя бледна, но кровь Потоком хлещет из разрезов. Глаза покрыты пеленой И грубо твой язык отрезан. Талия твоя слишком тонка, Как будто сдавлена корсетом. Трупная муха, твои уста покинув, В ловушке дохнет вспышкой света. Торф под ногтями, в волосах, Северо-восточных болот отродье. Жестоко сломаны запястья, И лодыжки осколками раздроблены. Легкие сожжены, истерзано сердце рубцами, Но как будто некой аномальной властью Кожа, что покрывает бойню эту, - идеальна. Слышно, как снаружи разрастается ненастье. Цветок дурмана в легких, Ткани лоскут в желудке, Что пережить пришлось ей Перед гибелью столь жуткой? Исписана узорами Изнанка ее кожи, И символы на лоскуте На них очень похожи. Крепнет буря, Под ударом исполинским Содрогнулись стены. Да объяснение такому есть ли?! Фонарик освещает Открытых камер зевы. И все покойники исчезли. Неподвижное тело девицы нарушает Хрупкую устойчивость колонн чертогов разума. Набрякшую тишину как бритвой разрезает Звоном колокольчиков, что к пальцам мертвецов привязаны. Лифт заблокирован, лестница завалена, Шорохи шагов, хрипы, стоны, силуэты, Твари, чьи глаза покрывает мертвенная пелена, Ранят нас. И чей-то шепот нам раскроет все секреты. Из чрева салемской темницы По лестнице увечий лютых Взошла к райским вратам девица, Примерив мучениц венец. Но тела плен разбить не в силах, Низвергнута была, покуда Отмщенья чашу не избудет И не простит всех наконец. Под холстом нашей кожи проступает сеть узоров, И мы тонем в океане вечной и безбрежной боли. Дева Салема корёжит наши души серым взором. Возмездие в страдании – такая ее воля. И мучиться мы будем в ледяных кострах, Начала нет и нет конца у этих пыток круга. К исходу ночи псы ее цепные: боль и страх Заставят нас самих из жалости убить друг друга. Рассвет в волнах своих купает Дом, полный тайн и загадок; В его утробе воцарился Свинцово-алый беспорядок. На мраморном столе записка, Кровью написаны слова: «Причину смерти мы не сыщем, Ибо она еще жива…».

Память – пыльная книга С замкОм на обложке: Часть страниц ее вырвана, А часть заляпана Застарелыми пятнами Крови. Написана Она пером домыслов Чернилами-ложью. *** Обочиной дороги Бредёт в полусознаньи Измученная девочка, Сумевшая сбежать. Откуда, от кого же, Сказать она не может. Не может, или просто Не хочет вспоминать. (Скажи, дитя, Кто мучил так тебя?) Во тьме тебя держали, Увечили, пытали, И вместе с другой жертвой Вы делили чашу боли. И вот, хоть ты на воле, Простишь себя едва ли: Ты бросила ее одну, Ну а сама – сбежала. Пятнадцать лет минуло, Но страх не оставляет, Ты слышишь постоянно Брошенной жертвы плач, И призрак изувеченный, Страхом твоим питаясь, Тебя карает, лишь тобою Видимый палач. Но палачи реальные - они куда страшнее, Их лица память смыла, Они – почти что ложь. И в поисках проводишь Ты месяцы и годы, Не зная, что ты ищешь, Боясь, что ты найдешь. Но вот, как быть и должно, Страх сам тебя находит, И смотрят лица палачей, С улыбкою в тебя. На полосе газетной, На черно-белом фото Отец и мать, и дети, Счастливая семья. Пинком сшибает двери Память, с цепи срываясь, Ты узнаешь их адрес, И мчишься к ним домой. Надеешься безумно, Что вырвешь этим зубы У призрака той жертвы, Что брошена тобой. И семенами дроби Ты смерть повсюду сеешь, Измученный ребенок, Бегущий от себя. Цветы алых лохмотьев На лицах распустились. Отец, и мать, и дети. Казненная семья. И ты стоишь над ними, И ты дышать боишься. Ушла? Или осталась С тобою твоя боль? Звучит в тиши твой выдох… Но вот же она, вот же! И снова тебя мучит, И снова тебя бьет! И режет тебя бритвой, И бьет тебя об стену, Никто ее не видит, Никто, кроме тебя! Вогнав патрон последний, Стреляет себе в сердце Измученный ребенок, Сбежавший от себя.

«И вот, сама пришла ты Во тьму моих владений, Ту тьму, что пропитала Подруги твоей душу. Ту тьму, что посылала Ей хоровод видений, Тьму, что за каплей капля Столп разума разрушит. Вот и она сточилась Бруском в станке мучений, Пустою древесиной Без нутра, Без сердцевины. Лишь жертва у подножья, Что связана собой же, Сопротивляясь, бьется В агонии пустой. Познать ей не под силу, Какой алтарь пред нею. А что же мученик? Он сам На тот алтарь взойдет. Сам над собой восстанет, И страх, и боль поборет. Сверкает он алмазом В изломанной короне. Из крови, что рыдала, Из плоти, что страдала, Ваяли мы творение, Что б мучеником стало. Ваяли по лекалам Салемских документов, Но, сколько не пытались, - плодились только жертвы. Нет, жертвам не даются Ключи от райских врат. Их удержать способна Лишь мучениц рука. Мученик – совершенен. Жертвы – иное дело. Все жертвы бесполезны: Безумие – удел их. Но ты, я в это верю, Ключи эти удержишь, Пускай от крови скользкими Твои будут ладони. И дверь эту запретную Для нас ты приоткроешь. Я верю, ты поведаешь, Что ждет нас за порогом…» *** «Сегодня, в этих стенах Свершилось то, что ждали Вы долгими годами: В страданьях родилась Та, что покровы тела, Отбросив, испытала Мучения экстаз. Да будет чтима она вами! Не первой она стала, Что взглянула за пределы Доступного нам мира, Живою оставаясь, Но первою поведала О том, что там узрела, Мадемуазели, и она Разделит с вами радость! Ее я призову, сейчас Она в своих покоях». Глашатай, поклонившись, Идёт за Госпожою. И замерев пред дверью, Сквернить не смеет стуком Восторг той, кто узнала, Что за чертою Смерти будет. Дрожащими губами Слуга ей верный шепчет: «Мадемуазель, молю Вас, Откройте, что нас ждет?» И за закрытой дверью, Омоет свои руки Водою покрасневшей, Хозяйка чужих судеб. Вздыхает она тяжко, Свою судьбу увидев, И, молвив: «сомневайтесь…», Стреляет себе в рот.